Как убивали искусство

Аннотация: Автор новеллы, специалист в области перспективных теорий современного искусства, профессиональный юрист с многолетним опытом работы, в том числе, в области законодательства об интеллектуальной собственности, повествует о судьбе талантливого художника, на своей шкуре испробовавшего все тонкости «развитого» законодательства об авторском праве.

* * *

Меня зовут Симон и я расскажу вам мою историю. Лишь одна просьба. Если вы - сотрудник новостной службы и вам покажется, что в моем рассказе якобы упоминается ваш репортаж, на который ваша служба «издревле» обладает авторским правом, то, пожалуйста, не предъявляйте мне исков, ведь я сам, лично, своими глазами видел все, что здесь сказано: я сам был создателем, источником этих ваших «новостей». Вы проиграете процесс.

Много лет я работаю в магазине, менеджером по продаже сыворотки медицинских нанороботов, которые «помогут вам жить так долго, как это позволит судьба и даже чуть дольше». Это хорошая работа, хотя и немного монотонная, немного однообразная: я должен говорить клиентам то, что нужно, так, как нужно, с тем выражением лица, которое нужно. Но есть и хорошие моменты — я могу получать отличные скидки на нанороботов и тоже жить долго и счастливо.

Счастливо... Вроде бы, все хорошо, но, все же, думаю, я желал бы жить совершенно иначе — разве кто-нибудь мог бы назвать меня человеком счастливым? Разве в юности я хотел видеть себя к девяноста годам «успешным и привлекательным менеджером по продажам нанороботов в маленьком магазине на окраине мегаполиса»? Тогда, в юности, когда я еще не был скован работой, ритмом труда и отдыха, обязательствами перед работодателем и — круглосуточно - звонками своих клиентов, я думал, что меня ждет совершенно другая судьба: я мечтал стать знаменитым художником.

* * *

Когда мне было двадцать, мне казалось... нет — я был в этом уверен... что я хорошо рисовал. В двадцать два года я решил нарисовать свою первую картину маслом — городской пейзаж - и для того вышел на пленэр, приготовив небольшой мольберт и все необходимое. Выбрав место у реки, которое показалось мне достойным художественного внимания, я несколько дней посвятил приятной работе, сидя на переносном стульчике на прекрасной набережной.

Скоро мой первый городской пейзаж маслом был готов: над дивным изгибом реки вздымались известные всем формы столичных небоскребов, перед ними проезжало несколько блестящих от солнца и собственного глянца дорогих автомобилей, на первом плане - куда-то к зрителю — шла красивая молодая девушка, говорившая по популярному, модному телефону. Таблички городских улиц блестели в утреннем свете, рекламные щиты накрывали собою реку, только открывались известные бизнес-кофе. Пейзаж был свеж, нов, изящен. Мне казалось, никто еще так не рисовал город. Об этом мне говорили — позже — и многие критики, я так думаю и сейчас, по прошествии почти семидесяти лет. Жаль, я не могу вам показать этой картины.

Свою первую картину я представил нескольким знатокам искусства и они помогли мне показать ее широкой публике: ее включили в состав одной из выставок, разместили изображения в Интернете. Картина быстро приобрела популярность. Я обоснованно рассчитывал на мгновенную известность и длительную удачную карьеру художника, планировал серию картин в сходной манере и будущее мое представлялось мне прекрасным.

Однако уже через несколько дней после этого моего «маленького триумфального старта», возвращаясь домой, я заметил в своем почтовом ящике повестку в суд. Что у меня может быть общего с судом? Это обеспокоило меня и потому я явился в здание суда заранее, терпеливо ожидал предварительного рассмотрения своего «дела», стоя среди не желающих ничего говорить строго, по деловому одетых людей, в которых мне виделись профессиональные бизнес-адвокаты.

Оказалось, что две компании — архитекторы небоскребов, стоящих на берегу изображенной мною извилины реки, увидев мою картину обратили внимание на то, что формы небоскребов являются зарегистрированными товарными знаками и объектами авторского права — архитектурного дизайна и использование их в каком-либо новом объекте может осуществляться, согласно закону об авторском праве, только с их согласия. Согласия у художника, заявили они, не было, а потому и рисовать их он на своей картине не мог, тем более, выставлять картину на продажу. Я, кажется, оказался виновен. Основное заседание было назначено на один из дней следующего месяца.

Этот день стал для меня роковым. К тому времени у меня в ящике лежали еще семь уведомлений о поданных исках. Денег на защиту у меня не было. Уже в суде я узнал, что департамент культуры правительства моего родного мегаполиса заявил в отношения меня иск, что я без разрешения использовал на своей картине изображение принадлежащей городу защищаемой природно-архитектурной ценности — дельты городской реки, а также объекты авторского права, принадлежащие городу — названия улиц, содержащиеся в табличках адресов на домах в моей картине. Появился и новый истец — компания, производитель автомобилей, утверждавшая, что я без разрешения отобразил принадлежащий им запатентованный объект — совершенно новую, еще не поступившую в продажу модель автомобиля, лишь проходившую на улицах тестирование - на что я не имел письменного разрешения от автомагната. С иском обратилась и фирма — производитель телефонов, в заявлении сообщившая, что защищенное авторским правом изображение его телефона представлено в «имидже, несоответствующем рекламной модели компании-правообладателя», что нарушает маркетинговое позиционирование модели. Откуда ни возьмись, появилась и какая-то девушка, которая считала, что похожа на изображенную на моей картине, а, следовательно, я не имел права использовать ее внешность в творческом объекте без ее письменного разрешения и без выплаты ей вознаграждения.

Я не хочу вспоминать и о владельцев изображенных мною рекламных щитов также приславших своих юристов в суд, чтобы запретить мне использовать их «рекламные наработки» в коммерческом произведении искусства без их «юридического согласия».

Сумма, которую согласно мнению суда, я должен был выплатить всем этим людям за допущенные нарушения их авторских прав была астрономической. У меня не было и сотой доли этих денег, поэтому суд, учитывая мое неудовлетворительное финансовое положение, постановил: уничтожить контрафактную картину, а меня - обязать к принудительным общественным работам на срок в три месяца. Шансов на отмену решения у меня не было. Закон был на стороне истцов.

* * *

Три месяца я клал горячий асфальт на улицах города, получая за это сущие гроши. Но мечтать стать художником я не перестал. Однако суды накрепко отучили меня писать городские пейзажи. Я решил, что буду в полной безопасности, если возьмусь писать природу — то, что, вроде бы, не принадлежит никому. Здесь меня, как мне казалась, ждала моя слава, не обремененная никакими условностями юридических установлений.

В этот раз я работал много более тщательно, уехав в дикие места — маленький лесной поселок за сотни километров от города. Я работал в глухом лесу. Мой пейзаж был, как мне показалось, совершенен. И — снова — я и сейчас думаю так. Моя манера письма была, как я думал, уникальна — в ней отражались черты великих ренессансных мастеров и свобода модерна; пейзаж был детален, но не фотореалистичен — это был мир иллюзии, но — иллюзии, тесно смешанной с окружающей реальностью природы. «Солнечное утро в сосновом бору». Мне казалось, я написал шедевр.

Критики подтвердили высочайший уровень моей работы. Демонстрация картины на нескольких выставках и высокая посещаемость моей страницы в Интернет давали мне надежду на огромный успех и звание выдающегося художника. Я вел переговоры о продаже картины с одной из крупнейших галерей современного искусства и рассчитывал стать богатым. Однако, в один прекрасный в моем почтовом ящике вновь появился заполненный неразборчивым почерком бланк судебной повестки.

Я думал, что это были отголоски год назад завершенного суда по поводу моего городского пейзажа, однако все оказалось много хуже. В суде рассматривалось дело по заявлению какого-то неизвестного мне художника, который, «железно» обосновав свои требования заключениями ведущих искусствоведов и экспертов в области иконологии, доказывал, что я заимствовал у него — из его картин — «специфические формы ряда природных объектов», а также — «в некоторых деталях характерную только для него манеру живописного письма» и некое «множество художественных элементов по всей картине».

Ко времени основного судебного заседания в моем почтовом ящике лежало еще несколько повесток с похожими заключениями от искусствоведов и иконографов о «сделанных мною заимствованиях из других картин», и повестка от человека, который заявлял, что обладает авторским правом на название картины «Солнечное утро в сосновом бору», предъявляя в доказательство свою «утреннюю» картину, на мой взгляд, совершенно бесталанную.

У меня не было денег, чтобы пригласить хороших адвокатов и суд, памятуя о том, что я уже осуждался по статье, расценил мое поведение как «повторное преступление», присудив мне шесть месяцев общественных работ, а моей картине — позорное звание «контрафакта» и уничтожение в течение семи дней с момента вступления в силу судебного решения.

Шесть месяцев я монтировал и укреплял дорожные и осветительные столбы на улицах воспетого мною в городском пейзаже мегаполиса. Однако я все еще не видел себя никем иным, кроме как художником и, терпеливо дождавшись, когда скандал с «природным пейзажем» в кругу знатоков и ценителей искусства уляжется, приступил к новой работе.

* * *

Теперь я, называя себя «зрелым художником», подошел к юридическому вопросу максимально внимательно. Я понял, что моя работа должна быть принципиально новой, в ней не должно быть ничего, что до меня было известно кому-либо — ни людей, ни природы, ни домов, ни предметов. Все это кому-то принадлежало, все это было чьим-то. Единственное, что не принадлежало никому — это мое внутреннее видение мира, моя собственная, чистая, ирреальная фантазия, мое «искусство ради искусства». Пусть, меня не поймут, пусть, все скажут: «я не понимаю, что это нарисовано на его картине», но это будет территория моей личной свободы, территория, где нет чуждых искусству юридических правил и установлений, где нет ничьих претензий, ничьих «зарегистрированных форм», «ничьих уже написанных смыслов».

Я принялся за абстрактную, абсурдную нефигуративную живопись, нарисовав за несколько недель целую серию картин — на них не было ничего, что можно было «узнать» - линии, цветовые пятна, «обрывки вещей», изорванные геометрические фигуры. Игра света и цвета, соотношение свободных форм, чистая эмоция, в которую не может проникнуть никакой смысл. Я стал абстракционистом. Мой личный, персональный, ни с кем не сравнимый мир торжествовал на моих полотнах. «Территория уникальности» - хотел я назвать мою серию, однако, опасаясь, что кто нибудь уже мог произнести эти слова, оставил картины не названными.

Третьего шанса у меня, конечно, не было — картины были встречены прохладно, никто не хотел связываться с «дважды осужденным художником». Лишь одна «альтернативная галерея», небогатая и неизвестная, взялась за публикацию моих полотен. Я ездил по стране, демонстрируя свои работы и — пусть и не получал каких-либо за то денег - был счастлив тем, что я - художник, что то, что я показываю людям — это истинное «мое», это «уникальный и неповторимый Я».

Я вернулся в родной город окрыленным, хоть и не заработавшим денег и известности, но — полным надежд на будущее. Подходя к своему подъезду, я боялся войти в него, опасаясь, что мой почтовый ящик вновь содержит тот страшный бланк, на котором предписана моя судьба - «художником тебе не быть». Смеясь над собою и подбадривая себя, я вошел внутрь. Ящик был полон повестками.

Я с ужасом читал их, разбирая, что предварительные заседания уже прошли, а на день моего возвращения было назначено основное заседание. Я, без какой-либо адвокатской защиты, бросился в суд, вызвав на последние деньги такси. Там я только лишь успел услышать как моим картинам и мне самому выносили приговор — уничтожение всех полотен, тюремное заключение на срок — два года. Лишь позже я узнал, что иск ко мне учинила одна из крупнейших сетей музеев современного искусства, которая владела множеством, кажется, миллиардом полотен, которые оказались во многих своих частях, также, абстрактных, похожих на части моих картин «до степени смешения»: в некоторых музейных картинах цвета фигур были похожи на мои цвета, в других — формы новых, как мне казалось, «только моих» объектов, которых никогда не существовало в реальности — походили на то или иное из миллиарда полотен в этом музее. Я говорил суду тогда, что я никогда не был в этом музее и что я никогда не видел ни одной из этих картин, что в моих полотнах - только «мой мир», что это — «я и только я», что они - «искусство ради искусства», но суд был непреклонен — у него были научные заключения искусствоведов и иконологов о «заимствованиях» и «переселении» образов.

Так оказалось, что во мне слишком много «похожего на других» - даже самое индивидуальное во мне было лишь «повторением», «сходством до степени смешения» с чужими объектами творчества и авторского права. Даже абсурд абстракционизма оказался «одним на всех нас».

* * *

Уничтоженный, два года я сидел в городской тюрьме. Условия были плохие. Два года, каждый день, я делал расчески для волос. За это время у меня было время понять, что то, что казалось мне новым, моим «персональным открытием», рождением моей персональной, для меня — совершенно новой мысли, новой формы — моей новой вселенной, - уже — хоть в какой-то детали, части, крупице — повторяло что-то еще, ранее или в одно время со мною сделанное.

Я понял, что все, что делаю лично я - это то, что делает «человек вообще», «человек моего времени», почти — каждый, что мой «индивидуальный мир» - лишь паззл, тщательно собранный из фрагментов, из которых состоит каждый. В один из дней я увидел себя будто мозаикой, сложенной из фрагментов, из которых сложены все люди, живущие со мною на одной земле и … в это мгновение — я перестал быть художником.

* * *

Знаете, сейчас, когда мне уже девяносто лет, я полностью уверен, что то решение, принятое в тюрьме, - не быть художником — было неверным, равно как и решение отказаться от искусства, от свободного творчества. Конечно, я и теперь считаю, что я — как и все люди — духовно, интеллектуально - лишь фигуры на берегу моря, созданные из одного и того же песка, а потому все, что мы делаем — принадлежит всем и каждому без исключения. Хотя нам почему-то и кажется, что сделанное нами — сотворено из какого-то особого, никому другому недоступного материала, из материала «нашей уникальной самости».

Я не пишу с тех пор картин. Я работаю в магазине и каждый день, кроме выходных, хожу на работу в одно и тоже время и продаю сыворотку из нанороботов, которая позволяет людям жить долго и счастливо. Только, получается ли у них это — жить счастливо?

Ведь сегодня никто больше не рисует для публики, никто больше не пишет музыки, не сочиняет «для публикации» книг: все без исключения знают, что каждая картина, каждая мелодия, каждое сочинение будет проверено на юридическую прочность миллионами правообладателей «произведений более раннего периода» на предмет заимствований из них.

На выходных я всегда прихожу в книжный магазин, чтобы спросить — не вышло ли чего нового. Продавец мне отвечает всегда одно и тоже — нет, за последний месяц не опубликовано ни одного нового автора, однако вы можете выбрать множество из ранее написанных книг. Похожим образом мне отвечают и в музыкальных лавках. Искусство умерло вместе с правом свободно творить. Теперь мы обходимся без него — лишь тем, что у нас уже есть.

Конечно, я немного утрирую — иногда еще появляются «новые произведения» - но их создателями всегда являются либо очень богатые люди, либо - крупные сверхсильные международные корпорации, которые могут по всем огромным библиотекам, каталогам, реестрам проверить — не содержит ли произведение пересечений с правами миллионов правообладателей или оплатить и урегулировать все проблемы с авторскими правами по созданным ими произведениям. Только эти богачи и корпорации могут платить правообладателем за использование «фрагментов» принадлежащих им произведений, а потому искусство теперь — роскошь для очень, очень богатых людей. Вот они и счастливы. Впрочем, счастливы оттого и правообладатели - в основном дети, внуки, правнуки, праправнуки тех художников, кто мог еще, давным-давно, позволить себе творить свободно, без юридических проволочек и запретов.

Итак, искусство больше не принадлежит простому человеку, такому, как, например, я. Заниматься творчеством, искусством теперь — это высшая, очень дорогая роскошь. Наверное, поэтому у нас есть только два вида искусств, которые могут создать в себе что-либо новое — это «массовое кино», создаваемое мировыми киноконцернами ради заработка, и — «популярная музыка», в которой очень богатые люди позволяют себе стать «звездами, поющими «новые песни». Ведь каждая новая песня — событие в нашем мире. Все остальные люди вынуждены мириады раз перепевать старое, да и то — боясь, что их привлекут к суду за исполнение без письменного разрешения.

* * *

Такова моя история. Может, Вы пожелаете читать ее, переписывать, пересказывать, изменять и переводить на другие языки. Делайте это, ведь у меня нет денег на юристов, на консультантов по «авторским делам». Только — помните: если я когда-нибудь потеряю работу, если нанороботов больше не будут предоставлять мне со скидкой, я обязательно привлеку вас к суду, за то, что вы использовали хотя бы одно из сказанных мною предложений, словосочетаний или даже - слов. А потому — лучше говорите, пишите, излагайте свои мысли другими словами, не теми, которыми здесь говорил я.

Говорите, пока у вас еще есть право говорить, ведь через некоторое время и оно — исчезнет. Каждый из записавших «слово» авторов владеет им — защищенной авторским правом формой, а значит — с каждым сказанным и записанным словом наш лексикон, который можно использовать без письменного разрешения — все уменьшается. Еще немного — и доступный вам для высказывания и самовыражения язык — иссякнет, и тогда наступит полное молчание, тишина - между всеми нами.

Тишина, которая свидетельствует о том, что искусство — мертво.

Москва,  20.06.2009г.